Разное и прочее

Видимо, желая доказать, что я же лучше психиатра, почитала Зощенко и нашла у себя два источника невроза: шум воды и страх удушья, которые ветвятся и колосятся, делая жизнь незабываемой.

Потому что звук включенного душа напоминает о себе чаще, чем кажется. Это и шум дождя, толпы, любого транспорта, телевизора в соседней комнате, моря, бабушкиной швейной машины, клавиатуры компьютера, это вся музыка и всё ритмичное, шаг секундной стрелки, стук сердца и мерзкая пульсация крови.

Страх удушья в числе прочего объясняет моё отвращение, ненависть и отчаяние при виде снега, особенно первого и хлопьями (вопреки школьной традиции сочинений).

После четырёх часов письма в голове не то чисто выметено и продезинфицировано, не то ломают несущие стены перфоратором — во всяком случае, обстановка нежилая. Зато прекратилась дрожь, подленькая и еле слышная, но длившаяся годами.

Чтобы объяснить себе, почему после этой операции я ничего не хочу ни выносить из мозга, ни — тем более — вносить, разворачиваю метафору.

— Когда, — говорю я себе, — в доме перепланировка и везде пыль и стройматериалы, странно было бы вешать картины и расставлять цветы по подоконникам.

— Отличное сравнение, — отвечает второй голос в голове. — Но позвольте, коллега, когда это у нас с вами дома были картины и цветочные горшки?

— Хм-м, — говорю я себе, вспоминая последние шесть лет. — Тогда скажем: «странно было бы вешать занавески», — и начинаю смеяться, потому что с марта у меня никаких занавесок нет, да и раньше я на их счёт сомневалась.

Что же до книги, с которой всё началось, — не могу отвязаться от мысли, что в Америке «Перед восходом солнца» стала бы бестселлером, а М. М. — миллионером и лучшим другом девушек, наподобие Барбары Шер.

- Для того, чтобы что-то любить, нужно чувствовать его чужеродность. Таким образом, любовь становится стратегией (или способом) преодоления чужеродности.

- Это объясняет стокгольмский синдром.