«Заземляется как умеет»

1.
Есть упражнение: увидеть свою комнату взглядом постороннего, который впервые сюда попал и ничего об обитателе не знает. По количеству разных вещей и их расположению нужно сделать вывод, кто здесь живёт. Бытовой дистрибутивный анализ. Олимпиадное задание «угадайте персонажа по интерьеру» а-ля «и я Собакевич».
Я долго не могла абстрагироваться, а потом вдруг поняла, что у меня в комнате больше всего лекарств и тетрадей. Лечится и пишет — в общем, одно и то же, разница только в направлении: одно работает на ввод, а другое на вывод.

2.
Не первый год удивляюсь, что там, где я лечу зубы, в предбаннике лежат Vogue, GQ и т. п., а бумажки, которые заполняешь перед входом в святая святых, вычитаны хуже региональной газеты. Серьезно, напротив вопроса о ВИЧ две клеточки на равном удалении друг от друга. Не там поставишь крест — испугаешь доктора.

3.
Пациентка. Я 15 лет назад на атомной была у врача. Так на вас похож!
Пап (не палится). Да-а?
Пациентка. Но похудее.
Пап сгущает покерфейс.

4.
Миха: «Эта квартира — как наш аккаунт в «Стиме»: пароль есть у двадцати человек».

5.
Мерцание нормы. Мама смеётся при словах «снесла дрова», но считает нормальным выражение «залила «Крота», а Миха — наоборот. Но историю про крота* из мемуаров Фрая приходится слушать обоим.

6.
Открыла Лоуэна, а в книжке про депрессию упражнения иллюстрируют такие клёвые (хотя «Ворд» настаивает на варианте «клеевые») шизоидные человечки, как будто у меня из мозга срисованные. Разве только что у моих головы побольше будут.



7.
Прошло 2,5 года, и я наконец-то поняла, что делает лисица на юзерпике: она заземляется как умеет**.

_____________________

*Тогда, в 1965-м, в первые недели триместра, проведенного мной в Коустонской начальной школе, меня все сильней и сильней угнетала моя неспособность завоевать звезду по природоведению.

Ученикам мисс Меддлар надлежало каждую неделю приносить в класс какие-нибудь их objetstrouvés [находки] биологического свойства. Принесшему лучший из таких экспонатов присуждалась звезда. Мэри Хенч притащила однажды яйцо пестроносой крачки, добытое ею в гнезде, найденном на берегу моря, в деревушке Бранкастер. И после того, как мисс Меддлар утвердилась в уверенности, что Мэри Хенч нисколько не врет, утверждая, будто гнездо, когда она на него наткнулась, было брошенным, а яйцо холодным (я-то не поверил Мэри Хенч даже на миг, я и по сей день убежден, что дрянная девчонка попросту захлопала здоровенными лапищами и согнала несчастную мать с яиц, столь неистовой и яростной была честолюбивая жажда Мэри набрать звезд больше, чем кто-либо еще, и получить «Кубок за успехи» с прилагавшимися к нему пятью книгами ценой в шиллинг каждая), да, так вот, после этого обманщица получила звезду. Как раз в ту неделю я возлагал большие надежды на мой барсучий череп, прокипяченный и оттертый зубной пастой «Колгейт» до белизны, какой вы и представить себе не сможете, до полной гарантии свежего дыхания, — он лежал у меня в красивой, выстланной клочьями красного целлофана коробке. Мне еще предстояло несколько лет спустя произвести такую же косметически-стоматологическую операцию над костью, принадлежность которой определить было немного труднее (я-то не сомневался, что она — человеческая), и получить мой третий синий значок победителя телепрограммы «Флаг отплытия», — а третий синий значок мгновенно преобразуется, как то известно всему белому свету, в значок серебряный. Однако до этих волнующих свершений было еще жить да жить. Пока же я не имел ни единой звезды. И просто-напросто выходил из себя. Мне необходимо было получить звезду и заставить Мэри Хенч взвыть от зависти — даже если для этого мне пришлось бы пойти на убийство.

Слава никогда не является через парадную дверь. Она подбирается к нам без приглашения, пока мы спим — с черного хода или через чердачное окно.

Неделю за неделей я мрачно мыкался по родной природе. Я испытал морскую звезду, дроздовое яйцо, собрание высушенных между страницами книги смолевок и колокольчиков, полный ящик фарфоровых черепков с изображением ивы, из тех, что закапывались викторианцам в землю с единственной целью — разогорчить кладоискателей двадцатого века. Ни малейшего успеха. К восьмой неделе триместра я знал список природоведов-звездоносцев наизусть.

Мэри Хенч
Мэри Хенч
Жаклин Райт
Иан Адамс
Джимми Спид
Мэри Хенч
Мэри Хенч

Одним воскресным вечером я кружил и кружил на велосипеде вокруг конюшен нашего дома, истязая мой разум поисками идеи насчет того, что бы мне такое принести назавтра в школу, как вдруг ко мне приблизился Айвен Табби, державший в чаше ладоней что-то маленькое, мягкое и темное.

— Крота нашел, — сказал он.

То не был крот, раздавленный и пронзенный пружинным капканом, то был крот, умерший, по всему судя, естественной смертью и совсем недавно. Возможно, отец и мать его попались в капканы, вот он и вылез из земли — посмотреть, что происходит и почему его не зовут обедать, — и с ужасом обнаружил, что совсем ничего не видит и что ему вообще не положено болтаться по земле с ее Верхними Людьми и Зрячими Зверьми. Но какой бы конец он ни нашел, молодой крот этот пребывал в превосходном состоянии, розовый нос его и лопатовидные лапки были еще теплы и отличались совершенством формы.

Я взмолился, чтобы его отдали мне, и великодушный Айвен просьбу мою удовлетворил, хоть и намеревался, как выяснилось, скормить находку своему коту.

На следующее утро я проделал на велосипеде обычную милю до Коустона, весь трепеща от волнения. Обернутый в солому крот лежал в прицепленной к раме сумке. Сегодня меня ожидал триумф.

«Перед нами обычный европейский крот — скажу я классу. Этой ночью я провел исчерпывающее исследование кротов по «Семейной циклопедии» Пира. — Каждый день кроты съедают столько, сколько весят сами, и, не получая пищи в течение двенадцати часов, могут буквальным образом помереть от голода. За один час крот способен прорыться под землей на расстояние в восемнадцать футов. Спасибо».

И я представлял себе, как слегка поклонюсь под восторженные овации всех учеников, - не считая Мэри Хенч, губы которой побелеют, потому что ее ничтожная гусеница шелкопряда или жалкое собрание катышков из помета сипухи останутся попросту не замеченными.

Я бросил велосипед во дворе и помчался к мисс Меддлар, притормозив лишь у самой ее двери, дабы придать себе вид спокойный и выдержанный.

— О, как вы сегодня рано, Стивен Фрай.

— Правда, мисс? Да, мисс.

— И что это вы принесли? Что-то для стола природоведения?

— Да, мисс. Это… — взволнованно начал я.

— Не говорите пока ничего, мой мальчик. Давайте дождемся других учеников. Положите это на стол и… о Боже, что там такое творится?

Со стороны игровой площадки донесся буйный взрыв смеха и восклицаний. Мы с мисс Меддлар бросились к окну и, вытянув шеи, попытались разглядеть причину такого смятения. И в тот же миг в комнату влетел Джимми Спид, встрепанный, весь в пятнах чернил мальчик, который всегда улыбался так, будто был уверен, что его окружают одни сумасшедшие.

— Ох, мисс, мисс! Вы ни за что не поверите! Ни за что, никогда!

— Во что я не поверю, Джимми Спид?

— Это Мэри Хенч, мисс! Она привела на урок природоведения ослика. Настоящего, живого! Такой красивый, не знаю только, как он поместится на столе.

— Ослик! — мисс Меддлар порозовела от волнения, разгладила на себе юбку и метнулась к двери. — Ослик. Боже милостивый!

Я взглянул на моего кротенка и залился слезами.



В самом конце недели, когда все в школе, начали, наконец, говорить не об одной только Мэри Хенч с ее осликом, мистер Кетт подошел ко мне на игровой площадке и отвел в сторонку.

— Приветствую вас, молодой человек, — сказал он. — Что-то вы ходите, как в воду опущенный, если позволите мне так выразиться.

— Правда, сэр?

— Правда, сэр, — отозвался он. — Помню шутку, которую я слышал мальчиком на рождественском представлении. Про Золушку. В Дереме, за много лет до войны. Одна из ее плохих сестер сказала: «Когда на меня нападает тоска зеленая, я покупаю себе новую шляпку». А другая плохая сестра ответила: «Так вот почему они у тебя все болотного цвета». Как сейчас помню.

Правда, при его мягком норфолкском выговоре это выглядело немного иначе: «…как сичас».

— Итак, — продолжал он, опуская ладонь мне на плечо. — Что же именно погрузило в тоску зеленую вас?

— Да так, ничего, — ответил я, — просто…

— Мне вы можете довериться, молодой человек. Если это тайна, от меня ее никто не услышит. Двадцать лет назад один мальчик открыл мне удивительную тайну. Знаете какую?

— Нет, — заверил его я, мгновенно воспрянув духом. Больше всего на свете я любил удивительные тайны. — Какую?

— Не скажу, — ответил мистер Кетт. — Это же тайна. Видите? Вот как хорошо я умею хранить их.

— А. Ну, понимаете, дело в том…

И из меня потоком полились путаные описания краха, разочарования, гнева и отчаяния, которые пожирали меня изнутри после поражения, нанесенного мне Мэри Хенч и ее распроклятым ослом.

— Понимаете, он был такой замечательный… такой совершенный. И лапки совершенные, и нос, и шкурка. Лучший крот на свете. Хоть и мертвый. В любую другую неделю я получил бы звезду. Да не в звездах дело, а в том, что я ни разу ни одной по природоведению не получил. Ни одной. Никогда.

— Зато у вас множество звезд по правописанию, не правда ли? Так говорит мисс Меддлар.

— Да ну, правописание…

— Я видел вашего крота. Очень хороший крот, тут и сомневаться нечего. Вам следует гордиться им.

Под вечер того же дня, когда завершились занятия, я подошел к столу, на котором покоились творения живой природы, взял уже немного подпорченного временем крота и завернул его в носовой платок.

— Это что же, наш крот покидает нас? — спросила мисс Меддлар с проблеском, как мне показалось, надежды в голосе.

— Да, наверное, — вздохнул я. — Видите ли, он немного… ну, вы понимаете.

На середине дороги домой я прислонил велосипед к ограде и развернул платок, решив предпринять научное исследование природы разложения. Шкурка крота, некогда столь плюшевая и красивая, теперь потускнела, пошла пятнами и, казалось, кишела поблескивающими белыми клещами. Какое-то черное насекомое, сидевшее в мокрой сердцевине кротового тельца, смакуя ее липкую жижу, казалось, вдруг увидело меня или, по крайней мере, увидело дневной свет, возможность выбраться на свободу. Яро взмахнув крылом и прерывисто зазудев, точно заводная игрушка, оно влепилось прямо мне в глаз. Я взвыл и уронил мою ношу. А летучая тварь, кем бы она ни была, взвилась в воздух и полетела над полями.

Почувствовав, что лодыжки мои мокры, я опустил на них взгляд. Крот упал мне на сандалии и словно взорвался там, расплескавшись по носкам и ступням. Я завопил и завизжал от страха и отвращения, и заскакал на месте, обмахивая платком голени - так, словно их охватило пламя.

Все было слишком ужасно, природа была слишком ужасна. Природа воняла, хлюпала и выблевывала слизь, червей и разорванные кишки.

Думаю, я впервые ощутил тогда потребность не быть. Не умереть и уж тем более не покончить с собой — просто не быть. Этот мерзкий, враждебный, уродливый мир для меня не годился — как и я для него. Мир был чужд мне, а я ему.

Ошметки крота лежали рядком вдоль изгороди. Я обтер ноги чистым когда-то, немного хрустким льняным носовым платком, а после поднял его к небу. Они здорово походили друг на друга, платок и вечереющее небо. И тот, и другое были покрыты пятнами чернил и крови. С тех пор отчужденная недоброжелательность определенной разновидности заката неизменно вгоняет меня в испуг.

— Благие небеса, — сказала мама. — Откуда этот запах, милый?

— От дохлого крота, а ты думала, откуда? — сварливо ответил я и затопал по лестнице вверх.

— Ну, тогда тебе лучше поскорее помыться.

— А я, по-твоему, куда иду? Лезу наверх, чтобы… в… в крокет поиграть?

Отповедь не из лучших, но ничего ядовитее я придумать не смог.

О природоведении я в тот уик-энд больше не помышлял. Лил дождь, позволявший мне спокойно сидеть под крышей и на природу никакого внимания не обращать.

И только в понедельник утром, катя на велосипеде в школу, я сообразил, что у меня нет ничего для еженедельной демонстрации наших достижений.

Палка, подумал я. Можно отличнейшим образом принести в школу палку. Не хотите крота, получите палку. Палки тоже бывают интересные. Природа, знаете ли, не из одних только ослов, помета выдр, яиц крачки, бобровых черепов и гнилостных ползучих тварей состоит. Принесу им сухую палку.

И я подобрал с земли первую попавшуюся. Самую заурядную палку. Мертвую, но безобидную, не подпорченную смертью. Да к тому же и вещь это полезная, чего никак не скажешь о сгнившем кроте, который, ударясь о твои лодыжки, разлетается на куски.

Я принес палку в класс и демонстративно выложил ее на стол, предназначенный для творений природы.

— Ну что же, — сказала мисс Меддлар, после того, как она с раздражающим тщанием и медлительностью пенсионерки, расплачивающейся у кассы магазина самообслуживания, изучила собранные на сей раз образцы. — Что же, хорошо. На этой неделе все вы замечательно потрудились. Должна сказать, Мэри, я рассчитывала увидеть сегодня на игровой площадке слона, однако и перо сойки, которое ты нам принесла, очень красиво, очень. Но знаете что? Звезда этой недели присуждается… Стивену Фраю.

— Фрррр?

С дюжину пар ничего не понимающих глаз заметались между мной, мисс Меддлар и обычной сухой палкой, которая лежала на столе, сильно смахивая на обычную сухую палку.

— Подойдите ко мне, Стивен Фрай.

Совершенно сбитый с толку, я вышел к доске.

— Звезда присуждается вам не за палку, хотя я уверена, палка очень хорошая. Она присуждается вам за то, что в пятницу вы унесли отсюда вашего крота…

— Простите, мисс?

— …потому что, должна вам сказать, эта дрянь провоняла весь класс. Он и весь коридор провонял, ваш крот. Увидев, что вы его уносите, я обрадовалась, как никогда в жизни.

Класс разразился хохотом, а поскольку я давно уже раз и навсегда решил, что смеяться надо мной никому и никогда не позволю, то засмеялся и сам, и принял звезду со всеми довольством и достоинством, какие сумел изобразить.

** Как правильно заземляться, показывает картинка из п. 6.